Обычные города существуют много столетий, при этом их развитие динамично: населенные пункты растут или мельчают, теряют экономическое значение или неожиданно расцветают. Никто не мог предсказать, что небольшая 8-тысячная станция Новониколаевск станет через сто лет миллионным Новосибирском, а существовавшая в XVII веке «златокипящая» Мангазея навсегда исчезнет с карт. Поэтому вдвойне интересно вгрызаться в старые документы: какие города раньше ходили в передовиках?

Сейчас Осташков — сонный городок у обширного озера Селигер. Народ кормится «с воды». Закаты, лаконичные формы речного вокзала, давно не видевшие ремонта особняки, закрытые производства и многочисленные турбазы вокруг. Мужской монастырь в честь Нила Столобенского, в начале 20 столетия отснятый в цвете знаменитым фотографом Прокудиным-Горским. Накануне революции в Осташкове жило 12 тысяч человек, сейчас немногим больше — около 15 тысяч. В путеводителях про него, как и про другие малые города Тверской области, пишут с некоторым сожалением: вот, мол, был золотой век, да ушел. А в 19-м столетии Осташков считался одним из образцовых городов России.

Успех Осташкову приносили ремёсла и торговля. Здесь выделывались прекрасные кожи (полуфабрикаты) и непосредственно сапоги — их называли «осташами». Кожевенную промышленность можно назвать главной хозяйственной специализацией края.

Жители города, стоящего на Селигере, ловили и вялили рыбу,  строили лодки и плели сети. Многие занимались кузнечным делом.  На озере появился один из первых в России пароходов. Кроме того, свой вклад в экономику города вносили паломники — своеобразный «туризм» в XIX веке расцветал: многие шли поклониться мощам Нила Столобенского.

В 1860-е годы в условиях реформ Александра II появился низовой запрос на изменение привычной городской среды. И осташковские обыватели своими инициативами — самодеятельностью, как тогда говорили, — превзошли всех!  Городок в Тверской губернии настолько выделялся, что сюда отправляется известный публицист Василий Слепцов. Его «Письма об Осташкове», которые печатались в журнале «Современник» на протяжении 1862–1863 годов, можно считать образцом одного из первых в России урбанистических сочинений, а не просто путевым дневником или травелогом.

Чем же город в Тверской области привлек корреспондентов столичных изданий? Пока многие уездные центры с трудом достраивали первую пожарную каланчу или же собирались открывать школу, в Осташкове уже существовали театр, общественная библиотека и банк, бульвар с мостовой, публичный сад, училище для девиц, воспитательный дом, богадельня для престарелых и увечных, общественная пожарная команда, оркестр. Не всё, конечно, выглядело столь благополучно, и Слепцов много иронизирует над внутренней кухней, но Осташков выбивался из безымянного ряда гоголевских «городков N». Жители Осташкова аккуратно брили бороду на европейский лад, когда провинциальная Россия об этом еще не помышляла. Аккуратная радиальная сетка улиц была еще и обоснована исторически: рыбацкие кварталы стояли особняком от присутственных мест или кожевенных заводов, город строго соблюдал районирование. Привлекает внимание бульвар — «березки все подстрижены и с подпорками, дорожки усыпаны песком; даже сбоку приделан небольшой пруд с крошечным островочком, и на островочке березка». При входе на бульвар и в публичный сад построили специальные деревянные лабиринты, чтобы туда не заходили коровы. При входе в общественные места висели таблички: «Кто нарушает правила, установленные для общего блага, тот есть общий враг всех».

Городские изменения во многом были связаны с именем местного коммерсанта Федора Савина, который стал «урбанистическим» реформатором Осташкова.  Купцы Савины, известные с XVIII века, занимались привычным для Осташкова сапожным и кожевенным делом. Один из представителей династии, Кондратий Алексеевич, заслужил благодарность самого Александра I. Читая газеты накануне войны с Наполеоном, купец понял, что большой заварушки не миновать, поэтому заранее отправил в Петербург кожу для армии и 60 лучших сапожных мастеров. Император за такую расторопность наградил Савина дворянским титулом. Дело купцов процветало весь XIX век —- осташковские кожи вывозились даже в Новую Зеландию и Чили.

Экономическое благополучие отражалось на внешнем виде города. Слепцов сравнивает осташковские гуляния с московским Тверским бульваром, поражается оркестру, который играет на сцене в саду:  всё довольно профессионально, хоть и составлена музыкальная команда из 12 горожан. Ямщик, который показывает Василию Слепцову город, умеет читать. Журналист сначала не верит, но потом находит свидетеля: «Это точно, ваше благородие, что он "Трех мушкетеров" прочитал. Будьте без сумления». При доле грамотного населения в империи  в 10–20 процентов подобное казалось удивительным. Поразила корреспондента и осташковская библиотека: в ней насчитывалось больше 4000 книг, которые были включены в каталог и разделены на 22 раздела. В России 1860-х годов тиражи журналов не превышали нескольких сотен экземпляров, так что тяга Осташкова к образованности выглядела похвальной. Правда, многие собеседники столичного журналиста были недовольны и театрами, и гуляньями —  ведь это всё были лишние соблазны. А красивой жизни хотелось! «Баба готова два дня не евши сидеть и детей поморить голодом, только бы на бульвар в шляпке сходить да на житном в беседочке посидеть. Разврат! Девчонка, вон она... От земли не отросла, а тоже в училище без кринолина ни за что не пойдет».

Это произведение наглядно показывает, как уездный российский город в 19 веке проходил этап капиталистической трансформации, и с ростом доходов у жителей появлялся запрос на бульвары, общественные пространства, школы и библиотеки.

«Письма об Осташкове», хоть и со времен их написания уже минуло полтора века, являются готовой дорожной картой по преображению малого города.